Краткий обзор событий 1918 года в Казанской епархии (часть 1)

К середине 1917 года (т. е. практически к моменту Октябрьского переворота) в Казанской епархии насчитывалось 395 каменных и 399 деревянных православных церквей, 184 каменных и 235 деревянных часовен. Единоверческих храмов насчитывалось: 3 каменных и 4 деревянных; часовен: 2 каменных и 1 деревянная. Во всех этих церквях служило 4554 человека белого духовенства (т. е. священников, диаконов и псаломщиков)[1]. К 1918 году в 27 монастырях и монашеских общинах Казанской епархии проживало: 9 архимандритов, 6 игуменов, 11 игумений, 187 монахов и более тысячи шестисот монахинь[2]. Число же послушников и послушниц (белиц) достоверно подсчитать не представляется возможным, ввиду противоречивости сведений, приводимых в клировых ведомостях. Епархией, территориально совпадавшей с границами Казанской губернии и включавшей в свой состав три современные епархии (Казанскую, Чувашскую, Марийскую), управлял митрополит Казанский и Свияжский Иаков (Пятницкий), священно-архимандрит Седмиозерной пустыни, и два викария: епископ Чистопольский Анатолий (Грисюк), бывший еще и ректором Казанской Духовной Академии, и епископ Чебоксарский Борис (Шипулин), священноархимандрит Кизического монастыря. Епископ Амвросий (Гудко), бывший Сарапульский и Елабужский викарий Вятской епархии, был только настоятелем первоклассного Свияжского Успенского мужского монастыря, являясь заштатным, а не викарным епископом. Все это сообщаем мы с тем, чтобы человек знающий и интересующийся мог бы сравнить то, что мы имеем, с тем, что мы потеряли.

Январь нового 1918 года, как известно, ознаменовался зверским убийством в Киеве митрополита Владимира, и это повлекло за собой новое обострение отношений между Церковью и государством. Казань не осталась в стороне от этих событий: 2 февраля ст. ст. 1918 года по примеру Петрограда и Москвы состоялся грандиозный крестный ход из всех казанских церквей и монастырей к Благовещенскому кафедральному собору, где прошло торжественное богослужение во главе с митрополитом Иаковом. После поминовения от безбожников убиенного митрополита Владимира, крестный ход, возглавляемый Высокопреосвященным Иаковом, проследовал на Иоанновскую площадь, где был отслужен молебен об умиротворении страны и об ограждении святых Божиих Церквей от посягательств безбожников, ведь причиной этого крестного хода послужило не только убийство митрополита Владимира, но и занятие красногвардейцами в Петрограде Александро-Невской лавры. В этот же день во всех храмах Казани было прочитано послание Святейшего Патриарха Тихона от 19 января ст. ст. 1918 года об анафематствовании творящих беззаконие и гонителей Церкви[3]. В субботу же 10 (23) февраля в академическом храме после ранней литургии состоялась особая панихида по убиенному митрополиту Киевскому и Галицкому Владимиру[4].

Не прошло и двух недель после крестного хода, как постановлением Казанских Народных Комиссаров от 15 (28) февраля 1918 года Казанская Духовная Консистория, как губернское правительственное учреждение, была устранена, с изъятием из ее ведения значительной части дел[5]. Здание Духовной Консистории насильственным образом было захвачено, а работавшие там сотрудники поставлены перед свершившимся фактом. Когда на заседании членов Духовной Консистории, в составе: архимандрита Иоасафа, протоиереев Василия Кошурникова и Петра Рождественского, священников Николая Троицкого и В. Гурьева; было постановлено:

«... подчиняясь лишь насилию, свое дальнейшее действование по всем делам, касающимся Св. Православной Церкви, — продолжать. 2) В виду создавшегося ненормального положения в настоящее время Духовной Консистории, как органа Епархиального Управления, куда даже, по распоряжению Губернского Комиссара по внутренним делам, не доставляется в последнее время адресованная на имя Казанской Духовной Консистории корреспонденция. — переименовать «Казанскую Духовную Консисторию» в «Казанский Епархиальный Совет», применительно к проекту, выработанному Всероссийским Церковным Собором Православной Церкви...»[6].

Позже в Казань был доставлен указ Патриарха Тихона и Святейшего Синода от 2 (15) марта, которым митрополиту Казанскому и Свияжскому Иакову поручалось:

«1) заявить Казанскому Губернскому Комиссару по внутренним делам протест по поводу произведенного захвата здания Казанской Духовной Консистории и насильственного прекращения в ней занятий, пояснив, что Духовная Консистория является учреждением церковным, которое и по отнятии у него предметов ведения и действования государственных, должна продолжать свои действия церковного порядка, признаваемые и декретом о свободе совести и отделении Церкви от Государства, и 2) в соответствии с циркулярным указом от 15 февраля-1 марта сего года № 1, незамедлительно оповестить о том приходские собрания и весь православный народ епархии для выражения протестов против произведенного посягательства на достояние и права Православной Церкви и учреждений духовенства и для принятия всех возможных мер к восстановлению нарушенных прав»[7].

Однако, ни обращение к власти митрополита Иакова, ни петиции верующих разных сословий (от заводских рабочих до интеллигенции и даже людей титулованных) не склонили власть к изменению решения. Казанская Духовная Консистория прекратила свое существование и епархиальным органом стал Епархиальный Совет, составленный из тех пяти человек, что ранее входили в состав Духовной Консистории.

Вместе со старой эпохой уходили и ее представители, свидетели более чем полувековой истории Казанской Академии, известные церковные деятели. Как, в ночь с 24 на 25 февраля ст. ст. тихо скончался состоявший в отставке заслуженный ординарный профессор КДА, доктор богословия, последний из основателей Православного Братства святителя Гурия, церковный историк и краевед, единственный в Казани митрофорный протоиерей Евфимий Александрович Малов. Заупокойная литургия и чин отпевания состоялись 27 февраля/12 марта, в 9 часов утра в академическом Михаило-Архангельском храме. Со смертью отца Евфимия Малова завершилась славная история миссионерской деятельности, связанная с именами выдающихся просветителей Николая Ивановича Ильминского и Гордия Семеновича Саблукова[8].

Помимо административных изменений 1918 год в жизни Казанской епархии был знаменателен еще и пробуждением массового сознания и активности как верующих, так и духовенства. Это проявилось в формировании множества церковных союзов и организаций, таких как: Православный Союз Казанской епархии, Союз Пастырей города Казани и Казанской епархии, Союз диаконов и псаломщиков Казанской епархии, Братство Защиты Святой Православной Веры, Союз Православных Общин и др. Не стоит путать этот процесс с более поздними событиями, когда многие монастыри, вынуждаемые новым законодательством, регистрировались в качестве «общин», «братств», «сестричеств»; ибо если в первом случае образование союзов и общин имело целью содействие укреплению Православия и противостояние безбожию, в т. ч. и государственной политике по проведению в жизнь декрета об отделении Церкви от государства и школы от Церкви (особенно в пункте, касающемся духовно-учебных заведений), то во втором случае преобразование в общины имело единственную цель — сохранить православную обитель.

Надо заметить, что декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви был воспринят с единодушным возмущением как духовенством, так и мирянами. И если в вопросе об отделении Церкви от государства у декрета находились немногочисленные сторонники даже среди духовенства (причем наиболее либерального, того, что позднее составит основу обновленческого раскола), то печальные последствия отделения школы от Церкви довольно ясно осознавались всеми.

Церковный Союз Казанской епархии в марте 1918 года соорганизовал родителей учащихся и представителей приходов на защиту школьного преподавания Закона Божия. Декреты комиссара просвещения Казанской республики А. Максимова о запрещении молитв и преподавания Закона Божия в низших и средних учебных заведениях были опротестованы многочисленными собраниями прихожан в Богоявленском храме, родительских комитетов в актовом зале Университета, представителями приходов вместе с приглашенными депутатами Крестьянского Съезда в Воскресенском храме и т. п.[9]

11 марта ст. ст. к Максимову явилась депутация из представителей приходов города Казани, Алафузовских фабрик и Порохового завода, всего в количестве около 200 человек, с категорическим требованием отмены декрета. Напуганный масштабами протеста, комиссар пообещал посодействовать отмене декрета, тем более, что отцы законоучители не оставляли своей школьной деятельности, а там, где излишне ретивая школьная администрация добивалась удаления священника, отмечалось резкое падение посещаемости уроков: родители не желали обучать своих детей в школах, где отсутствовало православное религиозное воспитание[10]. К тому же, в отличие от православных, мусульманам обучение детей было разрешено официально[11].

Забегая вперед, заметим, что одним из первых решений советской власти после взятия Казани 10 сентября 1918 года был роспуск Учительского Союза и родительских комитетов:

«Казанский Учительский Союз, как организация политическая, связавшая свою судьбу с контрреволюционным предательским выступлением офицеров, буржуазии и отколовшейся от рабочего класса интеллигенции, упраздняется»[12].

Постановление Совета Отделов по народному образованию Казанской губернии, за подписью того же А. Максимова, предписывало «главным руководителям» Учительского Союза и родительских комитетов немедленно явиться в Совет Отделов со всеми архивами своих организаций. И многие из активных в январе — августе 1918 года членов родительских комитетов в сентябре — ноябре того же года сгинули в подвалах чекистской «Набоковки».

Однако, вернемся к событиям начала 18-го года. 15 января в Свияжске состоялся инспирированный местной властью суд над епископом Амвросием, настоятелем Успенского монастыря, где истцом и главным свидетелем обвинения был «иеродиакон» Феодосий, по совместительству еще и милиционер, только что выпущенный из тюрьмы, где находился за покушение на жизнь того, кто находился на скамье подсудимых! Небывалый суд этот, впрочем, закончился для епископа Амвросия благополучно, а «иеродиакон» вынужден был бежать от разгневанной толпы, собиравшейся в случае осуждения Владыки, силою отбить его у караула[13].

Однако не только в Свияжском монастыре творились беспорядки. Знаком времени были нестроения и выступления против настоятелей, обращение к светской власти во многих иных обителях. Так, в Чебоксарском мужском монастыре часть братии, возглавляемая иеромонахом Панкратием и поддерживаемая местной властью, самовольно удалила от дел настоятеля обители, архимандрита Серафима — почтенного и почитаемого в народе старца, долгое время подвизавшегося в подвиге монашества на Афоне. Вместе с ним был удален и казначей монастыря иеромонах Варсонофий. Произведенное особой комиссией от Епархиального Совета следствие установило полную самочинность и беззаконность действий части братии, и за подобное насилие над настоятелем лишило виновных сана и монашества[14]. Характерно, что уже тогда у власти именно эти сомнительной репутации люди находили полное понимание и постоянную готовность помочь: было ли это в случае с иеродиаконом Феодосием или иеромонахом Панкратием, о далеко не монашеских «подвигах» которого взахлеб распространялась местная большевистская печать, со злорадством проводя идею, что таковы и все остальные «служители культа».

Но особо зловещим предзнаменованием грядущих тяжелых испытаний для Казанской Церкви и ее служителей стало дерзкое и страшное убийство в ночь на 8 апреля 1918 года скромного иерея Макарьевской церкви (что в Адмиралтейской слободе) отца Иоанна Петровича Богоявленского. От бессмысленности подобного насилия содрогнулась вся Казань. Епископ Камчатский Нестор писал 17 апреля 1918 года из Казани Святейшему Патриарху Тихону:

«8 апреля в Казани разбойники закололи священника Макарьевской церкви о. Иоанна Богоявленского, нанеся ему двадцать шесть ран в лицо и по всему телу, а брату его, полковнику, разрезали веки и сожгли глаза денатуратом».

Была ли это кем-то спланированная акция или действительно беззащитного священника, пытавшегося защитить церковное имущество, убили «грабители», нам уже не узнать. Однако, сам факт возможности и безнаказанности подобного (ибо «грабители» не были пойманы) заставил многих задуматься над тем, как изменилась психология русского человека, как оказалось раздуваемо в нем социальным лозунгом и политической истерией пламенение самых низменных инстинктов, как анархическое «все дозволено, раз Бога нет» обратилось в пролитие крови, а после — в массовое беззаконие, гонение на Церковь, ужас гражданской междоусобицы.

А вот другой, поистине ужасающий в подробностях рассказ одного священника Спасского уезда Казанской губернии, описывающий те кошмарные издевательства, которые учинили над священником и его семьей вооруженные безбожники в светлые дни Святой Пасхи. Помещаем этот рассказ почти полностью, ибо он только и способен передать ту страшную атмосферу торжествующего насилия, тот ужас, который в скорбный час народного богоотступничества испытывали многие священники, видя, как богоотступничество порождает богоборчество:

«На второй день Св. Пасхи, ввиду того, что по селу ходило много нетрезвых людей, во избежание эксцессов со стороны нетрезвых, я решил закончить крестный ход с иконами ранее обыкновенного. В седьмом часу вечера, отслужив молебен в последнем доме, я объявил икононосцам и певчим, что далее продолжать хода не будем и просил с иконами направиться прямо в храм. Вышедши из дома, икононосцы подверглись нападению со стороны двух вооруженных револьверами нетрезвых лиц из местных жителей. Эти люди, из которых один — член волостного совета, а другой — красногвардеец, намеревались со злым умыслом отнять иконы и разбить их. Подростки — мальчики и девочки, в руках которых были иконы, оберегая святыни, спаслись бегством. Но, однако, нападающие скоро оставили иконы и поспешили к нам в дом с револьверами в руках. Безуспешны были уговоры домохозяина; с непощадной руганью приступили к нам и без всякой причины стали наносить мне и псаломщику удары по голове и по устам, приставляя к нам револьверы, угрожая всех перестрелять. Бывшие с нами местный церковный староста и член церковно-приходского попечительского совета подверглись той же участи, что и мы с псаломщиком... Из-под ударов и смертной опасности со стороны вооруженных мне удалось высвободиться и последовать за иконами в храм. Вскоре в храм пришел и псаломщик, где мы и остались с ним, размышляя, если придется безвинно пострадать, то лучше в святом храме. Зная о происшедшем факте, мои домашние заперлись в квартире. Преследуя нас, спустя немного времени, нападающие стали стучаться в мою квартиру, требуя впустить их в дом. На вопрос домашних — для чего им нужен я, — ответили, что они пришли сюда с целью убить меня и мою жену. Видя, что со стороны нападающих угрожает опасность не только мне, но и моей жене, моя теща — вдова 56 лет предложила моей жене удалиться из комнаты, и она через открытое окно выбралась на волю и скрылась из дома. А между тем, нападающие грозно ломали двери, заявляя, что если их не впустят, они разнесут весь дом, перебьют все окна и все равно проникнут в квартиру и перестреляют всех в доме... Теща, желая обеспечить жизнь малолетних детей, впустила нападающих в комнату. Озверевшие вооруженные люди грозно требовали меня и мою жену. Теща со слезами и на коленях ползала пред ними, умоляя и упрашивая ради Великого Праздника и Воскресшего Христа сохранить жизнь малолеток, но нападающие не внимали слезным мольбам старухи, они продолжали требовать меня и мою жену: издевательски приставляли к вискам и груди беззащитной женщины свои револьверы с ужасными сквернословиями, угрожая немедленно покончить с нею, если она не укажет о месте нашего нахождения... Нападающие обыскали весь дом и убедились, что в доме, кроме одной старухи действительно из взрослых никого нет, заперли двери комнаты на крючок и оба зверски, гнусно опозорили мою тещу в такие св. дни Великого Праздника и в такие преклонные ее годы. Когда все покончили слуги темной силы, теща была почти в беспамятстве; эти люди, окончательно утратившие не только образ и подобие Божие, но и образ человеческий, угрожая своими револьверами, снова приступили к старухе и стали требовать денег. После долгих слезных упрашиваний и клятвенных заявлений, что не имеется никаких денег, озверевшие люди с ужасными сквернословиями направились к выходу и, грозя револьверами, заявляли, что рано или поздно они все равно убьют меня и мою жену...

Утром без отдыха, без пищи и питья, я, положившись на волю Божию, снова направился с иконами по домам прихожан прославлять Воскресшего Христа. Искать и найти защиту у светской власти я не могу, ибо вернулись первые времена христианства со всеми видами жестоких гонений, когда отрекшиеся от Бога гонители стремятся поглотить верных чад св. Православной Церкви совершенно безвинно. Лучшие члены общества также не в состоянии защитить от такого ужасного произвола и насилия. Эти люди и единомышленники их «в обществе во главе с местным учителем земской школы, тайно руководящим этой шайкой террористов, своими подобными выходками обезличили все население села, которое, опасаясь попасть под кару этих людей, против своей совести и убеждений изрекает свои приговоры на самых лучших, нравственных, религиозных людей населения, заключая их в тюрьмы, подвергая непосильной контрибуции и даже смертной казни совершенно произвольно. В феврале месяце сего года был убит от руки этих лиц один из лучших высоко религиозных и глубоко нравственных членов общества; за погребение этого мученика по христианскому обряду и я попал в число предназначенных ими к жертве лиц.

... Кроме вышеизложенного, население села N, находясь под давлением этих террористов, едва ли примет на себя содержание местного причта. Со времени издания декрета об отделении Церкви от государства, местный причт служит совершенно бесплатно, испытывая крайнюю материальную нужду. Общество, запуганное кучкою террористов-богоотступников, абсолютно не имеет голоса»[15].