Вера — это своеобразный стержень, вокруг которого формируется всё остальное. Утверждение, что обойтись можно и без веры, ошибочно в корне. Вера не есть атрибут только религии или культа, это важнейшее свойство человеческой души. Она то единственное, что отличает нас от животных.
Не разум — поскольку при некоторой тренировке животные и птицы могут совершать логически оправданные действия. Не общение — и животные способны общаться далеко за пределами категорий «хорошо — плохо». Вера не может быть абстрактной (вера «в нечто» или «ни во что»), она всегда имеет непосредственный объект, от которого и зависят все поступки человека. Вера в Бога побуждает к выстраиванию с Ним отношений. Вера в науку выстраивает жизнь на принципах гуманности. Вера в деньги и власть попирает любые моральные принципы.
Религия не ставит вопрос веры в бытие Бога, для верующего — это данность. Здесь более существенным является дугой вопрос: Бог — какой Он? Как построить с Ним отношения? Библия же даёт развёрнутые ответы на эти вопросы.
Бог — Творец мира видимого и невидимого, но между Ним и творением существует непреодолимая пропасть, связанная не с разницей в месте и времени пребывания, а с самой природой — тварной и божественной. Бог не сливается с творением, но, тем не менее, не перестаёт заботиться о нём. Забота Творца простирается особым образом на человека, как венец творения: «... славою и честью увенчал его, и поставил его над делами рук Твоих, все покорил под ноги его...» (Евр. 2:7-8). С грехопадением промышление Божие о человеке не только не ослабевает, а всё более усиливается, кульминацией же этого становится Синайское законодательство, безусловно, ещё не показывающее путь на Небо, ибо он закрыт и преграждён Херувимом, но очерчивающее границу, за которой утрачивается не только образ Божий, но и человеческий. В этом контексте понятно, почему за определённые грехи человек лишался единственного врождённого права — права на жизнь.
Закон утруждает ветхозаветного человека, но не даёт даже надежды на спасение и постепенно превращается в неподъёмное бремя, потому что действует принцип: «виновный против одной заповеди повинен всему закону», единственной ощутимой отрадой становится жизнь земная, и та полная скорбей. Ощущая это, Псалмопевец взывает: «Я сказал: Боже мой! не восхити меня в половине дней моих» (Пс. 101:25), — а также: «Скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, какое оно, дабы я знал, какой век мой» (Пс. 38:5).
Бремя закона и невозможность спасения теряют власть над человеком тогда, когда Сам Бог приобщается нашему естеству. «И Слово стало плотью, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца» (Ин. 1:14). Комментируя эти строки, блаженный Августин замечает в своей «Исповеди», что он изучил много религий, но нигде не встречал подобного. Подобного и не было прежде, ибо только в христианстве мы узнаём, что «... так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного… чтобы мир спасен был чрез Него» (Ин. 3:16-17). Это благовестие возводит на новый уровень не только прежние отношения Творца и творения, но и всё прежнее знание о Боге. Отныне человек не один: голодает ли он и Сын Божий алчет вместе с ним, жаждет ли и Христос жаждет, тоскует ли и Его душа прискорбна до смерти (Мк. 14:34).
Каждый человек рождается, чтобы жить и стать наследником Царства Небесного, но Этот Младенец родился, чтобы умереть на Кресте, войти в сокровищницы адовы и найти там своего первозданного Адама, которого некогда не мог дозваться в раю (Быт.3:8).
Спаситель призывает нас: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф. 11:28-30). Вместо бремени неподъёмного закона Он предлагает нам свободу и благодать. Исполнение заповедей перестаёт быть для нас обязанностью, поскольку человек, следующий в Царство Небесное, просто не способен их нарушить, слишком далёк он становится от этой гибельной грани.
Боговоплощение и Воскресение скрывают пропасть между Творцом и творением. Нет, Бог, по-прежнему, не сливается с миром, но мы отныне способны приобщиться Его святости и благодати. Первым же помощником здесь может служить молитва. Не механическое вычитывание «правила», а живой разговор с Богом: «Голосом моим к Господу помолился; излил пред Ним моление мое; печаль мою открыл Ему» (Пс. 141:1-2). Молитва — это естественное состояние творения по отношению к своему Творцу, человека — к объекту любви. Молитва и славословие постоянно упоминаются в Писании как состояние ангелов не только при творении мира, но и людей после второго Пришествия Христова. Как ни парадоксально, но Христос освобождает нас от необходимости формальной молитвы: с одной стороны, призывая к краткости: «... молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны» (Мф. 6:7), с другой стороны, представляя молитву, как дело личное и даже интимное — «... когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф. 6:6).
На возражения же тех, кто говорит, что вместо утренних и вечерних молитв, освящённых опытом Церкви, молятся своими словами, следует заметить, что если бы это было так, то им и двадцати пяти часов в сутках не хватало бы на молитву, поскольку желания человеческие безграничны, а возможности, в том числе и языковые, крайне скудны. Молитвы же, составленные отцами Церкви, говорят о самом важном — предании себя на попечение Божие и испрашивают не желаемого, а полезного.
Молитва — труд созерцательный, в котором человек получает откровение от Бога. Если интерпретировать духовную жизнь с позиции светской, то молитва — это знания, но теоретические, а следовательно, требуется их применение на практике, которой и является пост. Смысл поста не сводится, собственно, к неядению или диете. В таком случае, по остроумному замечанию одного из отцов Русской Церкви, святыми были бы коровы. Пост — это своеобразная тренировка, упражнение в добродетели, т. е., как раз и претворение полученного в молитве откровения в жизнь. Здесь Христос нас также освобождает от необходимости поста. В отличие от ветхого закона, пост христианский является не обязанностью, а добровольной жертвой Богу. Если, по слову апостола, мы свою жизнь приносим Богу, то нельзя ли поступиться привычками, которые, зачастую, приносят нам не пользу, а вред. Пост — это не только воздержание от страстей, дел, мыслей греховных, это, в большей степени, привитие себе противоположных им добродетелей.
Пост и молитва важны, но бессмысленны, если не будет самого важного, как учёба и практика бесполезны, если студент не собирается трудиться по профессии. Центральное место в жизни каждого человека может занимать только одно — Евхаристия. С пришествием Христовым заканчивается время кровавых жертвоприношений ради прощения грехов, теперь Бог Сам принес Себя в жертву за грехи мира, и приглашает нас вновь и вновь вкусить плоды этой жертвы. Все таинства, все посты и молитвы имеют основанием таинство Тела и Крови Христовых.
Апостол Павел возвещает: «...если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша… Но Христос воскрес из мертвых, первенец из умерших» (1 Кор. 15:14, 20). Именно эту радость и возвещает христианство почти две тысячи лет. Ветхозаветный человек, несмотря ни на какие добродетели, влеком был грехом, но закон преграждал ему дорогу, Христос же Воскресением Своим не только открыл нам дорогу к Небу, но дал и все необходимые средства чтобы бороться со грехом, и победить его.
_s.jpg)