— Когда я был еще совсем маленьким, мы с мальчишками любили играть в войну. Дедушка мой, глядя на наши игры, не уставал повторять, что война — это зло, потому что на войне один другого убивает. Я слушал его со вниманием, но в войну играть не переставал. Очень уж мне хотелось повоевать, — рассказывает отец Николай Ушаков, вспоминая свои детские годы.
Детство единственного в Казанской епархии священника—ветерана Великой Отечественной войны закончилось рано. В 16 лет он поступил на работу на металлургический завод в городе Константиновка (Сталинская область), где трудился до начала Великой Отечественной войны. В конце 1941 г. Николай Ушаков был эвакуирован вместе с заводским оборудованием, а в апреле 1942 г. был взят на фронт.
— На фронт я уходил из Харьковской области, из военного городка Бурлук. Там тогда собрали всю молодежь, всех, кто хоть как-то мог помочь Советской армии. Никакого специального образования у нас, конечно, не было. Все ребята были самоучками. На обучении нам только показали, как правильно стрелять.
Я оказался на Юго-Западном фронте, которым командовал генерал Николай Ватутин. Летом 1943 года наша рота находилась недалеко от города Старый Оскол. Река Оскол разлилась, повсюду выросли камыши. Нам нужно было пройти через эти заросли на другой берег, окопаться там и ждать наступления противника. Этим путем должны были пройти немецкие танки, а мы, соответственно, должны были заблокировать им все ходы. Часа в три пополудни командир роты дал приказ переходить реку. Кругом тина, ил, сапоги вязнут в воде… Тяжело было идти. Перешли реку, сняли сапоги, вылили из них воду, затем сняли солдатские гимнастерки, выжали, надели их снова и принялись копать окопы. Копаем, копаем, а выкопать никак не можем. Черенки у лопат маленькие, а земля жесткая-жесткая, и ведер нет, чтобы воду зачерпнуть. Тогда мы начали воду в сапогах носить. Зачерпнешь сапогом, польешь на землю, чтобы она размокла, и дальше копаешь, когда земля хоть чуть-чуть водой пропитается. Копаешь, копаешь, работаешь не переставая, а все равно мерзнешь. Июль месяц, а холодно, как весной. Одежда сырая, мы все промокшие... Ну, думаем, уже завтра в госпитале будем из-за простуды, если живы останемся. Выкопали котлованчик небольшой, командир дал команду «ложись». Мы легли, а головы все равно видно — надо было глубже копать! Выкопали еще, опять легли — и опять головы виднеются. Так и копали до победного. Грязные были с ног до головы, но яму выкопали, так что все могли в ней укрыться. По нашей информации, противник должен был начать наступление в семь утра. К этому времени мы и готовились встречать фашистов минометным огнем. Планы у нас были хорошие, но и враг был хитер. Немцы, вероятно, заметили нас, приостановили движение, дальше не пошли. Наш командир дал команду «огонь», и мы начали обстрел танков. Попадания были, но желаемого результата наши атаки не приносили — не сработали мины, так как это было запланировано. Броня у немецких танков хорошая была, не загорались танки. Обстрел продолжался до тех пор, пока у нас было чем стрелять. А когда не стало, наступило затишье. Мы ждем, и они выжидают. Не помню точно, сколько времени прошло, но немцы все-таки пошли на нас. Тут уж мы стали бросать в них бутылки с горючей смесью, взрывчатку и вообще все, что попадалось под руки. Целились именно в ходовую часть танка. В одну попали, танк загорелся, и мы увидели, что их танкисты успели выбраться и убежать назад. После этого вновь наступило затишье. Мы продолжали оставаться на месте, и они продолжали выжидать. И тут, в момент этой затянувшейся тишины, на горизонте показалась авиация. Самолеты наши стали немцев бомбить. Они отступили, и мы стали уходить, побежали окольным путем. Чуть позднее на этом самом месте состоялась боевая танковая встреча. Советские танки отбили атаку, и немцы своих боевых задач тогда не решили. Впрочем, и наши планы были сорваны. Не хватило нам боевых запасов, чтобы поджечь цепи их боевых машин. Но зато в том сражении все остались живы. Слава Богу, никто не погиб и не был серьезно ранен. В госпиталь мы, конечно, все равно попали, но не с ранениями, а с очень сильной простудой. Нас лечили по-всякому, растирали, но слишком уж много часов провели мы в сырой земле. Ноги у меня по сей день болят. Сейчас это все очень остро чувствуется. А тогда молодые были, в бой рвались. Неделю мы полежали в госпитале города Россошь и вернулись на фронт.
По возвращении наша рота была задействована в боях в Харьковской области, в освобождении города Изюма. Перед нами была поставлена задача штурмом взять Изюм и выбить оттуда противника. Бои там велись ожесточенные, и во время одной из наших атак я был тяжело ранен в грудь. Раненых было много. Погибших тоже — и у нас, и у немцев. Но с их стороны потерь все-таки было больше. К нам пришла военная помощь, и город мы освободили, фашистов выбили. Но после того тяжелого боя воевать я по состоянию здоровья уже не мог. Сначала лечился в военном госпитале города Камышин, а потом проходил лечение в Казани. Из армии меня освободили и направили работать на завод. Известие об окончании войны и о нашей Победе я встречал на 230-м Ленинградском заводе.
День Победы был радостным, но очень тяжелым. Народ торжествовал, ликовал, но с тревогой думал о завтрашнем дне. У всех были дети малые, а кормить их было нечем. Не было ни крупы кашу сварить, ни денег. Но люди духом не падали, не унывали, поддерживали друг друга. Все-таки очень сплоченный раньше народ был. Без этой сплоченности, без единства мы не смогли бы победить в войне. И без Божьей помощи не смогли бы. В самые трудные моменты помогала только молитва. Взять хотя бы 1942 год. Какой мороз был тогда! У немцев все танки, вся техника, все оружие замерзли. Они ведь уже видели Москву. Думали: вот-вот город возьмем. Но Господь распорядился иначе. Сильный мороз приостановил движение немцев. Положительно сказались и помощь с Сибири, и грамотные тактические действия маршала Жукова, и открытие Второго фронта. Но все это возымело успех, только когда народ воспрянул духом. Когда стали открываться церкви, когда люди стали обращаться к Богу и взывать к Его милости. Храмы в войну были переполнены. Каждый приходил помолиться за убиенного своего. Мужа, брата, отца… Мой отец тоже погиб на фронте. Да и не было, наверное, в России дома, куда бы ни приходили извещения о гибели родственников в местах боевых действий. Очень много солдат полегло. Кого-то сразу нашли, а кто-то и по сей день в земле лежит. Но главное, что в Церкви всех отпели, за всех помолились.
Бойцы на фронте тоже молились. Как умели, как были научены родителями. Кого-то вере научила именно война. Я себя верующим осознавал еще до того, как ушел на фронт. Родители у меня были верующими и меня азам православия обучили с детства, хотя о священническом служении я не задумывался ни на войне, ни после ее окончания. Однажды меня вызвал к себе правящий архиерей архиепископ Иов. Владыка заметил, что я регулярно участвую в богослужениях, и посоветовал мне все-таки подумать о служении пресвитера. Он же в 1958 году рукоположил меня во диаконы и направил на обучение в Ленинградскую духовную семинарию на заочное отделение. Семинарию я успешно окончил, после чего продолжил нести пастырское послушание в Казанской епархии. Во священники меня рукополагал уже другой архипастырь, архиепископ Казанский и Марийский Михаил. Случилось это 12 февраля 1961 года. Из Казани с того времени я больше не уезжал, в Никольском соборе продолжаю служить по сей день.
Однополчан своих вспоминаю часто, правда, в живых сейчас никого уже не осталось. Осталась только память. Я никогда не забуду наших фронтовых будней, не забуду, как мы рыли окопы, а думали, что роем себе могилы. Конец был очень близко. Он мог наступить в любое мгновение. И тогда, и сейчас. От беды ведь никто не застрахован. Но любую беду, любую скорбь можно перенести вместе с Господом и вместе со своими товарищами. Главное ведь, чтобы не было измены, чтобы дружба была крепкая, чтобы все были друг за друга.
— Дорогие мои, у вас вся жизнь еще впереди! Не предавайте друг друга! Молитесь друг за друга! Будьте честными, справедливыми и стойкими!
.jpg)
