Из записной книжки архиепископа Казанского и Свияжского Никанора (1903 год)
Стилистика сохранена
Лет 75 тому назад, когда говорили о старце Серафиме, то все русские люди знали, — кто сей Серафим. Не меньше того и ныне знают, — кто такой отец Иоанн, хотя отцов Иоаннов несравненно больше, чем старцев Серафимов. Когда в 1833 году умирал отец Серафим, тогда Иоанн Ильич Сергиев был отроком. И однако, в нем нельзя не признать некоторого рода преемника в дивном освящении сверхмерными дарами благодати Божией Руси Святой.
Некоторого рода особливое преемство замечается в благодатных трудах и подвигах вселенских святителей Афанасия Великого, Василия Великого, Иоанна Златоуста. Тоже, хотя и при других обстоятельствах, замечается и в жизни прославленного ныне церковью преподобного Серафима и славимого всеми отца Иоанна Кронштадтского. Их образ жизни и деяний очень различны. Но и звезда от звезды разнствует во славе, хотя все они светят в надзвездном мире и освещают в свое время и по своему. Старец Серафим светил в конце XVIII века и до 33-го года XIX века, а отец Иоанн Кронштадтский с середины XIX века и до селе. Понятно, что теперь люди стали во многом иные (просвещеннее), а потому и способы воздействия на них должны быть особливые. И, действительно, отец Иоанн не стоит на камнях, но он постоянно пользуется даром, чтобы быть повсюду Ангелом Утешителем. Конечно, скорби были всегда в мире и потому Бог всегда посылал Ангелов Утешителей.
Но, кажется, наше время особенно скорбное во многих отношениях, а потому теперь всем особенно нужен Ангел Утешитель, в качестве которого и является для многих отец Иоанн.
Мне привелось несколько раз быть очень близко к отцу Иоанну, а потому я и решился поведать о нем то, что знаю по личному знакомству и впечатлению от его светлого лица, вносящего радость о Духе Святом повсюду, где он является, как Ангел Утешитель. Мне кажется, что эта радость есть свидетельство о препобеждении многих препятствий и о хождении пред Богом, явно благопоспешном, что и вселяет в душу его эту радость и это утешение, которые потом чрез светлое лицо его и все его радостные ласковые и утешительные речи и отношения входят и во всю среду окружающих его с чистыми помыслами и желаниями получить только это, а не иное что, которое не все получают, а потому и отходят ни с чем. Средство он употребляет самое радикальное — покаяние, основанное на сокрушении сердца.
Посему понятно, кто сокрушится сердцем всецело, тот будет иметь и великое духовное утешение, а кто мало сокрушится, тот получит меньшее утешение. Могут быть и такие утешения, которые отражаются, как естественное явление духа. Со смеющимися трудно не смеяться, с плачущими — не плакать. Тоже и с утешающимися духовно невозможно не соутешаться. Насколько при этом бывает это соутешение глубоким, это конечно иной вопрос. Во всяком случае отец Иоанн не Иероним Саванаролла, а утешитель, и потому всем встречающимся с ним и соприкасающимся должно быть приятно. А потому и он сам есть приятное явление нашего времени, коим по всей справедливости дорожат многие, хотя и различно воспринимают от него утешения по мере веры и потребности. Мне при встрече с ним не было нужды делить какое-либо бремя. А потому я вкушал от него утешение самое простое, какое бывает при взгляде на редкое прекраснейшее явление природы, которым можно любоваться бесконечно и безгранично.
При первой встрече в марте 1891 года, я, будучи викарием Казанским, говорил с ним 5 минут (в Кронштадте) и поцеловался братски 10 раз. Разве это не утешение?! В 1893 году я ездил с ним на его родину, как Архангельский епископ. Здесь я видел его молящимся, читающим и спящим, как дитя, с розовым видом и блаженным выражением [лица]. Впрочем, улыбка и радость почти никогда не оставляли его, кроме печали о родных пьяницах, которые пьянствовали на его счет, как, например, муж его сестры, а также один из племянников. В третий раз я виделся с ним в Леушинском подворье (в ноябре 1895 года), а потом у него в доме и на именинах в Кронштадте, где окруженный почетом он утешался и утешал величественно — скромно и благообразно, вселяя тоже и во все множество собравшихся в великом зале его Дома трудолюбия. Здесь он был весь в восторге, но какой — священный, трогательный. Недаром само духовенство окружало его ореолом. Потом были свидания мимоездом на поездах железной дороги —зимой. Он ехал при открытом окне. И спит он зимой дома при открытом окне, но одевается тепло. И вот он свеж и румян. Порхает, несмотря на то, что уже не первый год его восьмого десятилетия. О деньгах он говорит, что он казначей всей России. Но он не пренебрегает ими, ибо его жертвами все благие начинания последних лет украшаются, как неизбежностью или, лучше сказать, как первой помощью после Бога и Царя. Принимая от всех, он всех наделяет: кого деньгами, кого улыбкой, кого словом, кого явлением своим, кого остатком чая, кого просфорой, кого чем-либо другим. Все из рук его велико, все драгоценно, ибо духовно утешительно, как некое свидетельство присущей святости тому, кто получил от святого, или священное от священного. Каждый ценит дар не по дару, но по цене дарующего, так что сбывается слово Христово: кто принимает пророка, во имя пророка, получит награду пророка; и кто принимает праведника, во имя праведника, получит награду праведника. Я получил от отца Иоанна драгоценнейшие дары: митру и все архиерейское облачение, а потому я смотрю на него, как на щедродательного. И могу сказать, что мне не делал таких великих даров никто, кроме Царя.
Он откликался и на все мои призывы к пожертвованиям, в особенности же на сгоревший соборный храм Архангельского монастыря, где он незадолго пред этим молился пред закладкой дома. Во всем этом тоже нельзя не видеть духа утешения, имеющего цену не по дару, а по скорби. А скорбь тогда была велия. Ее услышал даже Патриарх Иерусалимский Герасим, который прислал мне частицу Животворящего Древа. Государь же повелел через Витте отпустить 5000 рублей. Отец Иоанн и тут стоял вслед за Царем. Думаю, что для других многих он делал больше Царя, ибо до Царя многим далеко, а отец Иоанн всем близок, как бывающий повсюду, несмотря на то, что есть очень старающиеся допускать до него только богатых и знатных. Невежды и нахалы доходят до неистового стремления завладеть отцом Иоанном и распоряжаться им. Но он, поддаваясь, по-видимому, им, безмолвно и резко высвобождается часто от их непрошенной опеки и совершает дела утешения, ни чем и ни кем нестесняемый и неограничиваемый, хотя потом и опять, по-видимому, возвращается под необходимое содействие тех или иных лиц, могущих помочь (но не воспрепятствовать) желанному им делу.
Супруга его совершенно не из тех энергичных лиц, которые могут помогать этой воплощенной энергии. А потому понятно, что она в его деле утешения всех скорбящих не имеет никакого значения. Но она несомненно утешает его под своим кровом, когда он бывает дома. И несомненно он наибольший отдых имеет здесь, так как прием всех нуждающихся бывает не дома, а около, — в Доме трудолюбия, и в разных квартирах, хозяева которых дают ручательство постояльцам, что они достанут отца Иоанна и представят его им скоро (?). Это и совершается. А те, кои не очень желают видеть его, те и не видят, хотя и живут возле него, как например, моя родственница — супруга врача Н. Н. Малиновского. И в этом он является по мере веры. Она увидела его со мной вместе. И ей тогда он был особенно нужен, ибо ее мужа не стало. Поистине можно сказать, что отец Иоанн всем вся. Но так как эти все уже не те, что были при отце Серафиме, то и отец Иоанн не то, что отец Серафим. Может быть отец Серафим и святее отца Иоанна, но отец Иоанн разнообразнее и живее в своем воздействии на современный мир, который становится более оживлен, хотя и меньше ищет духовной святости.
