Митрополит Феофан: Мое служение в том, чтобы разделять со своей паствой и беды, и радости

7121
Фото

20 ноября 2020 года на 74-м году жизни скоропостижно скончался митрополит Казанский и Татарстанский Феофан. В память о новопреставленном архипастыре мы начинаем публикацию цикла архивных интервью с владыкой, в которых он рассказывает о своей судьбе, о сложных и интересных эпизодах своей жизни, о перипетиях своего служения Церкви в разных уголках мира и нашей страны.


«Комсомольцем и пионером я никогда не был…»

Владыка, расскажите о том, как Вы пришли к православию. Ваше взросление пришлось на хрущевское и брежневское время, когда Православная Церковь снова оказалась под жестким запретом.

Я вырос в семье религиозной, вера у меня была с детства. С другой стороны, мое становление происходило в те годы в тех же условиях, что и у любого другого представителя советской молодежи: школа, армия, институт... Когда я оказался в гуще советской жизни, у меня появилось чувство неудовлетворенности этим современным миром. «Нет, правда не здесь», — говорил я себе. Посвящать свою жизнь борьбе за светлое будущее я не хотел. Точнее, не ставил это своей главной задачей. Потому что человек должен жить здесь и сейчас и не заботиться о завтрашнем дне, как заповедовал Христос — довольно с каждого дня своей заботы.

Вы были комсомольцем?

Нет, никогда не был. Я вам скажу даже больше: я не был пионером. И никто из моих братьев не состоял в пионерии. Мой отец был категорически против этого. Нрав у него был крутой, и он так нам и говорил: «Если кто-то в пионерском галстуке домой придет, на этом галстуке и повешу!» Такой был у него суровый юмор, поэтому мы не были пионерами. В школе об этом знали и не настаивали.

Почему такое резкое неприятие? В Вашей семье кто-то пострадал от советской власти?

Как верующий человек отец на дух не переносил идеологию коммунизма. При этом он не был противником государства — власть есть власть, а всякая власть от Бога, полагал он. Но коммунистическую идеологию считал безбожием, богоборчеством. Как гражданин он исполнял все свои обязанности и не отказывался служить в армии.

В связи с этим я расскажу интересный эпизод из жизни отца. Когда в 1941 году началась Великая Отечественная война и последовал всеобщий призыв в армию, отец тоже начал собираться. Как тогда проходили такие сборы? Обычно мужчины надевали на себя самое старенькое и ненужное: видавшую виды фуфайку, грязные штаны и прочее. У отца же хранился его единственный выходной костюм, в котором он когда-то женился, и этот костюм был еще очень хорошим. Собираясь, он именно его и надел. Мать плачет, причитает, провожая мужа, а тут еще увидела его в парадном виде: «Андрей, ну зачем тебе этот костюм?! Куда ж ты в нем в окопы? Сними!» А отец ни в какую, отвечает: «Что же я — в старье пойду? Я ведь иду Родину защищать». Так и отправился на войну. Вот вам, пожалуйста, пример того, как в одном человеке может уживаться неприятие коммунистической идеологии и верность Отечеству, которое надо защищать.

В этом как раз и состоит сила верующих людей. Что бы кто ни говорил, но во время войны Церковь, гонимая и угнетенная, первой встала на защиту России. Кто выступил 22 июня 1941 года, когда советская власть и лично Иосиф Сталин еще хранили растерянное молчание? Митрополит Сергий (Страго- родский) — будущий Святейший Патриарх. Давайте вспомним, что он тогда сказал: «Отечество защищается оружием и общим народным подвигом, общей готовностью послужить Отечеству в тяжкий час испытания всем, чем каждый может». Этот призыв был адресован всему народу СССР — и рабочим, и крестьянам, и интеллигенции.

Но мое неприятие советской идеологии формировалось самостоятельно, хотя и, не отрицаю, под влиянием отца. Когда еще в молодости я стал для себя оценивать и пошлость жизни, и слова и поступки взрослых, то решил для себя: «Нет, такое светлое будущее мне не по душе». И я начал искать что-то другое. Но при этом у меня даже мысли не возникло стать священником. Я никогда об этом не думал.

«Пускались даже на хитрости, чтобы Православие не иссякло, не вымерло»

А в Вашем роду до этого были священники?

Нет, в моем роду священников прежде не было. Отец просто был верующим. Однако побывав однажды в семинарии в Троице- Сергиевой лавре, я понял: «Это мое». Так совершился перелом в моей жизни. И в какой-то момент он привел к тому, что я решил сжечь все мосты, связывавшие меня со светской жизнью, и поступить в семинарию. Но здесь поначалу меня ждало разочарование.

Я никогда не выглядел изгоем среди своих сверстников. Наоборот, я часто был заводилой: всегда очень хорошо учился, прекрасно знал свою армейскую специальность — поэтому меня ценили как толкового парня. Однако, когда я решился идти в семинарию, сфера духовного образования находилась под колпаком у властей: при этом господствовал принцип — допускать в семинарию молодых людей, так сказать, не очень далеких. Почти юродивых. А перспективных туда старались вовсе не допускать.

То есть на входе господствовал селекционный отбор, направленный на то, чтобы способствовать вырождению православия и его полному вымиранию?

Да, именно такую установку в 1960-е годы дал спецслужбам еще Никита Хрущев, поэтому делалось все, чтобы не допустить таких людей. Зато в семинариях бросалось в глаза большое количество выходцев с Западной Украины. В основном из сельских ее местностей. А вот людей из Центральной России или из больших городов блокировали — делалось все возможное, чтобы их не пускать. За приемом тщательно следили — к каждой семинарии был прикреплен человек из КГБ или из Совета по делам религий. Вступительные экзамены тщательно отслеживались. А я, насколько помню, прекрасно сдал вступительные экзамены в Московскую духовную семинарию, дождался, когда вывесят списки поступивших. И вот читаю-читаю, а там — «не прошел по конкурсу». Я даже растерялся: как так?

Увидел ректора, подошел к нему. Нужно сказать, что ректором Московских духовных школ в те годы являлся епископ Филарет (Вахромеев), впоследствии митрополит, Патриарший экзарх Беларуси — совершенно замечательный человек, сейчас он на покое. Он и помог мне найти выход из ситуации с помощью одной хитрости. «Ты не унывай, — сказал он мне. — Вот тебе мой совет: уезжай куда-нибудь подальше из Московской области, например в Смоленск». И пишет на моих глазах короткую записку епископу Смоленскому и Вяземскому Гедеону[1]. А потом вручает ее мне со словами: «Поезжай, а через год возвращайся поступать».

Надо сказать, что в те времена прописка в Московской области много что значила. Многие об этом могли только мечтать — столица и примыкающие к ней области считались элитарными. И вот мне предлагают бросить Подмосковье, выписаться и зачем-то переехать в Смоленск. Вам сейчас ничего не говорит это словосочетание — «московская прописка», а для людей 1960-х годов это было целое достояние. Это был своего рода символ принадлежности к элите. Отказаться от всего этого добровольно — на самом деле очень серьезный шаг.

Но я все-таки решился. Отправился в Смоленск, пришел к епископу. Владыка Гедеон распорядился, чтобы я прислуживал в алтаре. Поселился, помню, в колокольне. Моя комнатка была на третьем этаже — чтобы попасть в нее, нужно было залезать по приставным лестницам. В комнатке темно, сыро, крысы бегают. Но ничего. Я очень много занимался, как мне и советовал ректор, изучал церковную жизнь, прислуживал в алтаре. А через год снова приехал в Троице-Сергиеву лавру — поступать в семинарию.

«Благодаря этой «спецоперации» я все-таки оказался среди учащихся Московской духовной семинарии…»

Как Вас встретили в семинарии на этот раз?

Владыка Филарет мне говорит: «Слушай, давай мы прямо сейчас соберем приемную комиссию и примем у тебя экзамены пораньше». Хорошо, так и сделали: собрались, приняли у меня экзамены. И снова владыка неожиданно говорит: «А теперь — вон отсюда, чтобы духу твоего не было! Я тебе скажу, когда надо снова появиться». Ну вот, думаю, опять, что ли, не приняли? И ушел, совсем опечаленный. Но потом мне сообщили, что я зачислен — причем сразу на второй курс.

То есть год, проведенный в Смоленске, Вы не потеряли?

Нет, но меня тщательно испытывали. Поэтому экзаменаторы поняли, что у меня серьезная подготовка и приняли сразу на второй курс.

А почему владыка Филарет опять сказал вам: «Чтобы духу твоего не было»?

Потому что в семинарии уже вовсю шныряли агенты КГБ, присматривались к поступавшим. Слежка была тотальной, но прежде всего — по Московской области. А я на этот раз приехал из Смоленска, где обо мне толком ничего не было известно. А почему он мне сказал, «чтобы духу твоего не было», да чтобы никто из москвичей ненароком меня не опознал при встрече. Узнали бы, донесли, и я снова мог попасть в черный список.

Поступить в советские времена в семинарию — это почти спецоперация!

Да, но благодаря этой «спецоперации» я все-таки оказался среди студентов Московской духовной семинарии. Учился я действительно хорошо. Владыка Филарет ко мне продолжал присматриваться, а к концу учебного года снова вызвал меня и сказал: «Ты не должен лоботрясничать. Впереди лето: подготовься и сдай третий курс экстерном. И сразу пойдешь на четвертый». И вот я три месяца вместо каникул пыхтел над книгами, усердно занимался и все-таки сдал все дисциплины за третий курс. Семинарию я в итоге окончил с отличием, у меня в аттестате стояли круглые пятерки, после чего был зачислен в академию «автоматом». Там уже учился год за годом, тогда же — принял монашество...

И вот интересная вещь: с одной стороны, меня поначалу не пускали ни в какую в семинарию. Не потому, что я был какой-то опасный для советской власти человек, а потому, что против меня работала вся выстроенная система. С другой стороны, попав в семинарию, я продвигался очень стремительно, и больше никаких препон мне не чинили. Уже в конце третьего курса академии мне предложили со временем отправиться в Русскую духовную миссию в Иерусалиме. Но при этом меня попросили не говорить об этом предложении никому, даже ректору. Потом в связи с этим назначением в мой адрес звучали всевозможные обвинения. Но точно могу сказать: никакой КГБ со мной не беседовал, предложение поступило от митрополита Ювеналия. А через некоторое время меня вызвали в Москву и сообщили, что я утвержден для работы в миссии.


«Грех вносит разделение между людьми, а вовсе не классовая борьба»

Владыка, как-то Вы обмолвились, что настоящими диссидентами, противостоящими в советское время партийному официозу, были, в первую очередь, члены Православной Церкви, а вовсе не те, кого под диссидентами подразумевает Запад: правозащитники всех мастей, русофобы и прочие.

Я никогда не назвал бы себя диссидентом — я не люблю этого слова. Оно слишком запачкано — и политически, и нравственно. Я говорил о другом — о том, что Русская Православная Церковь в советское время была, по сути, единственным идеологическим оппонентом существующей власти. Почему Церковь и была поставлена в СССР в тяжелейшие условия выживания и под такой тотальный контроль. Если брать диссидентов, то чаще всего никакой другой идеологии взамен советской они не предлагали. По сути, эти люди были те же революционеры: большинство из них вышло из коммунистической и комсомольской элиты, а некоторые на самом деле никогда эту элиту и не покидали: критикуя советскую власть, в то же время принимали от этой власти льготы и богатые гонорары. Со священнослужителями ничего подобного не было, потому что Православная Церковь стояла на совершенно других идеологических позициях, нежели КПСС.

Давайте вспомним советскую идеологию: она ставила общество над личностью, на словах провозглашала как высшую ценность социальную справедливость — ни богатых, ни нищих — полная уравниловка. Церковь исповедовала другой взгляд: в центре мироздания — Бог, а отношения Бога и человека переносились и на отношения людей друг с другом. Почему? Потому что, с точки зрения верующего, любой человек — это образ Божий. Социальному единству людских масс, к которому стремились коммунисты и которое, как могли, они насаждали на практике, превращая страну в одну большую коммунальную квартиру, православие противопоставляло духовное единство, где каждый был личностью. Партийные работники это чувствовали — они понимали, что позиция Церкви имеет под собой больше оснований и исторического опыта. Поэтому на смену тактике уничтожения Церкви иногда являлись попытки примазаться к ее учению. Среди левых политиков и философов до сих пор популярен тезис, что первым социалистом был Христос.

Между тем Христос не был никаким социалистом. Это вы, господа левые, создали термин «социализм» и периодически притягиваете Христа в свои ряды. Но у христиан совершенно иная интерпретация и иной подход.

Еще Карл Каутский упражнялся в параллелях между социализмом и христианством...

Но при этом левые идеологи хорошо чувствовали, насколько бесплодны их попытки скрестить социализм с христианством. Они видели в христианстве своего главного конкурента и пытались его ассимилировать, приспособить под себя. Но, поскольку это не удавалось, они переходили к тактике уничтожения. Неслучайно большевики, только придя к власти, свой первый страшный удар нанесли именно по православию, а уже потом — по другим конфессиям и общественным группам. Вот мы с вами сейчас беседуем у возрождаемого собора в честь Казанской иконы Божией Матери — уникального архитектурного памятника, святыни народной, которую коммунисты взорвали в 1930-е годы, как и тысячи других русских храмов. Зачем они это делали? Да потому что православные церкви напоминали им об идеологии, которая, с одной стороны, сделала Россию великой, а с другой — бережно воспитывала и сохраняла русскую душу. Именно идеал справедливой, мирной и гармоничной жизни был, есть и будет мечтой человечества.

А вовсе не социализм и коммунизм! «И перекуют мечи свои на орала, и копья свои — на серпы, тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком» (См. Ис. 2:4; 11:6) — это ведь еще задолго до Маркса и прочих социалистов сказано! Грех вносит разделение между людьми, а вовсе не пресловутая классовая борьба!

«Ельцин уже подписал указ о том, чтобы в Дом Советов и муха не пролетела»

Владыка, одна из легендарных страниц Вашей биографии связана с событиями октября 1993 года, когда Ельцин силой танков подавил восстание Верховного Совета Российской Федерации. Вы, насколько известно, не только участвовали в тех событиях, но и по поручению Патриарха пытались примирить враждующие стороны. На роль парламентера Вас утвердили в Кремле. Расскажите, как это произошло. Почему именно Вам, церковному деятелю, а не политику, доверили эту довольно необычную миротворческую миссию?

Осенью 1993 года состоялся визит Святейшего Патриарха Алексия II в США. И вот прямо во время этого визита противостояние между Кремлем и Верховным Советом обострилось настолько, что Патриарх был вынужден срочно вернуться в столицу — о политическом кризисе на родине Предстоятель Церкви узнал, находясь в аэропорту на Аляске, и сразу же вылетел домой самолетом через Европу, поневоле совершив кругосветное путешествие.

В отсутствие Первоиерарха главным посредником в переговорах между Кремлем и Белым домом выступил митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл — ныне Святейший Патриарх. Я очень хорошо это помню, мы подробно обсуждали с ним возникшее в Москве противостояние. Тогда владыка Кирилл повторял: «Мы на грани гражданской войны. Надо что-то делать». Конфликт, вспыхнувший в столице, мог в любой момент распространиться и на всю страну. Мы все это ощущали. В этой ситуации посредником могла выступить только незаинтересованная сторона — те люди, которые не состоят ни в каких партиях, не входят ни в какие правящие кланы. Митрополит Кирилл предложил, чтобы в этой роли выступила Русская Православная Церковь, и не просто предложил, а убедил в этом патриарха Алексия. Какое-то время потребовалось на то, чтобы согласовать это намерение с администрацией президента, правительством и Верховным Советом. Наконец, все согласились: да, нужны переговоры.

И какие шаги были предприняты?

Накануне того, как противостояние перешло в острую фазу, а случилось это, как известно, 3-4 октября 1993 года, мы собрались в Чистом переулке. Со стороны Русской Православной Церкви были патриарх Алексий II, митрополит Кирилл, митрополит Ювеналий и Ваш покорный слуга.

От правительства — Олег Сосковец, тогда первый вице-премьер Правительства Российской Федерации (позже, какое-то время спустя после этих событий, я его крестил), мэр Москвы Юрий Лужков, председатель Конституционного суда Валерий Зорькин, Рамазан Абдулатипов, на тот момент председатель Совета национальностей Верховного Совета Российской Федерации, а также Сергей Филатов, возглавлявший Администрацию Президента.

В том, что переговоры нужны, вроде бы никто не сомневался. Какое-то предварительное согласие на них было получено и со стороны Верховного Совета. Но кто пойдет в Белый дом в качестве парламентера? Переглядывались, перебирали кандидатуры. Уже был издан указ Бориса Ельцина о том, чтобы в мятежный Дом Советов и муха не пролетела. Оцепление было выставлено по всему периметру. При этом сам Верховный Совет и Съезд народных депутатов упразднялись и подвергались роспуску, чего, естественно, никто из народных избранников не послушался. Но ни выйти из оцепления силовиков, ни пройти за него, не имея особых полномочий, было немыслимо. Сторонники Ельцина могли десятки раз задержать парламентария на подходе к Белому дому, а сторонники Руцкого и Хасбулатова — по какой-либо причине не пустить его к своим революционным «вождям». Поэтому все заранее понимали, что миссия переговорщика, буде таковой найдется, очень непростая и опасная. Кто же все-таки пойдет?

Здесь митрополит Кирилл и предложил мою кандидатуру. Выглядело это примерно так: «Есть у нас человек, который имеет большой опыт работы за рубежом и дипломатических контактов, знает, как надо договариваться».

А какой дипломатический опыт на тот момент у Вас уже был?

На тот момент у меня за плечами были Израиль, Аргентина и Египет. Дипломатический багаж был уже большим.

А в 1993 году я работал помощником митрополита Кирилла[2].

В принципе, меня и так все знали — как с той, так и другой стороны. Доложили о выборе Борису Николаевичу, тот дал добро. Таким образом, я и отправился в эту вроде бы короткую — по времени и расстоянию, но одну из самых нелегких в своей жизни миссий — миссию миротворца между двумя смертельно поссорившимися ветвями российской власти.

«Спиной ощущал, как за мной наблюдают через снайперский прицел»

Как Вам все-таки удалось пройти за оцепление?

Сегодня трудно представить, какая тогда в Москве царила неразбериха! Вокруг Дома Советов по приказу Ельцина сомкнулось несколько колец оцепления: милиция, спецподразделения «Вымпел» и «Альфа». На самом верху было отдано распоряжение пропустить меня. И вот представьте: все ждут исхода моей миссии, а на первом же посту меня останавливают и начинают засыпать недоуменными вопросами: кто Вы да куда, а с кем это согласовано? В общем, говоря по-русски, они меня так мурыжили не меньше часа, прежде чем разрешили пройти.

Вы были в церковной одежде?

Да, я был в рясе. Наконец, через первое кольцо меня пропустили. Только прошел — сразу второе кольцо. И та же старая песня: кто Вы да куда? Я начинаю доказывать, что у меня особые полномочия, киваю на то, что меня только что досконально проверили. Не помогает.

А погода такая промозглая, осенняя, дело к вечеру, и я устал уже, и они устали. Приходит очередное подтверждение, что меня следует пропустить. Об этом мне, кстати, сказал один подполковник — злой, напряженный, в каске. Он стоял, загораживая собой «калитку» — выход за металлические ограждения. И вот, уже освобождая мне путь, он неожиданно спрашивает: «Слушайте, а Вы не боитесь?» Я говорю: «А чего бояться-то?» Подполковник: «Пространство очень хорошо простреливается. Снайперы палят с высоток. И наши на взводе все, и оттуда могут подстрелить». Я пожал плечами: «Спасибо, отец родной, утешил». И пошел дальше.

Есть ли у человека страх — не страх Божий, а обычный? Конечно, есть. Это нормальный инстинкт самосохранения. Идти до Белого дома мне было метров двести, не больше. Но идти одному по совершенно пустому пространству было жутко. Каждую секунду хотелось оглянуться: откуда в меня целятся? Спиной ощущал, как за мной наблюдают через снайперский прицел. Думал про себя: «Нет, ни в коем случае нельзя убыстрять шаг, надо идти ровно, спокойно, чтобы было видно, что я уверен в себе, что я не просто так здесь иду...»

Вот и Белый дом. Первое, что я увидел, — направленные прямо на меня автоматы со штыками, как в революционное время. И те же вопросы, что у ельцинского оцепления, только еще грубее: «Ты кто такой? Куда прешь?» Я говорю: «Ты мне не тыкай. Я сейчас все объясню». И рассказываю, что я парламентер и меня уже ждут. Революционный конвой: «Нет, это невозможно!» Я: «Отведите меня к Хасбулатову или Руцкому. Лучше — к Хасбулатову. Меньше разговаривайте — вызывайте старшего. Есть ведь у вас старший?

У вас же не анархия! У вас тут власть, как вы сами говорите».

А кто это был?

Это, как я понял, была охрана Дома Советов, которая не разбежалась после ельцинского указа, хотя на тот момент в Белом доме уже все перемешалось. Наконец подошел старший охраны — связался с Хасбулатовым. Меня пропустили внутрь.


«Говорю Руцкому: "Я что, пришел сюда мат твой слушать"»

И вот, большой кабинет, сидит в кромешном табачном дыму Хасбулатов с трубкой. А я его и раньше знал — пару раз официально встречал его в Египте[3]. Он приезжал к нам как председатель Верховного Совета, и я его сопровождал во время визитов, так что личный контакт у нас уже был. Сели, начали беседовать. Долго я его уговаривал согласиться хоть на какие-то переговоры с Ельциным. Цель-то была ясна нам обоим: не допустить ни в коем случае гражданской войны. Надо попытаться те разногласия, которые возникли между законодательной и исполнительной властью, разрешить мирным путем. Не должна проливаться кровь!

Наконец Хасбулатов согласился. Набросал на отдельном листке фамилии тех, кого он хотел бы видеть в своей делегации переговорщиков. Говорит: «Но, знаете, я не могу принять окончательного решения.

У нас есть исполняющий обязанности президента — Александр Руцкой (самопровозгласил себя в качестве такового 22 сентября 1993 года. — Прим. ред.). Пойдем к Руцкому, поговорим». Я думаю про себя: «Нет, дудки. Если мы с тобой, Руслан Имранович, сейчас пойдем вместе к Руцкому, вы друг перед другом начнете демонстрировать свою принципиальность и непоколебимость. Так ничего у нас не получится». У меня все-таки дипломатический опыт и интуиция, поэтому я говорю Хасбулатову: «Слушай, зачем нам вместе идти? Я Руцкого хорошо знаю лично — это правда: он из Курска и я из Курска, мы неоднократно встречались. Ваше согласие есть, Вы тут на бумаге все написали. Я сам схожу». И чувствую, у Хасбулатова аж от сердца отлегло — это было ему на руку. Поэтому он удивительно легко согласился.

Кабинет Руцкого в Доме Советов был парой этажей выше. Поднимаюсь, захожу — там тоже чад, дым коромыслом. Первое, с чего начал Руцкой, — с крика о каких-то березах. Я поначалу даже не понял, переспрашиваю. Он: «Да этот Береза, который в Кремле, — повесить его надо! И Ельцина с ним туда же!»

Это он про олигарха Бориса Березовского?

Да. Кричит и матерится. Я ему: «Ты мне раньше сколько раз повторял, что ты верующий! Чего ты сейчас по матери орешь? Я что, пришел сюда мат твой слушать? Давай поговорим по-нормальному». А Руцкой был не один. В кабинете сидели министр безопасности Виктор Баранников — хороший мужик все-таки был, Андрей Дунаев (его Верховный Совет провозгласил и. о. министра внутренних дел. — Прим. ред.), кто-то еще. Начали беседовать. Я говорю: «Если прольется кровь, это на вас же и ляжет».

В конце концов, на то, чтобы начать переговоры, согласились и Руцкой, и Баранников. Передаю листок, написанный от руки Хасбулатовым. Вроде бы все довольны — хотя бы какой-то мирный процесс пошел, а не огульное противостояние. И мне самому казалось, что обратно из Белого дома я шел если не с победой, то с надеждой на то, что все закончится благополучно.


«Если придется, вместе пойдем в тюрьму!»

Почему же все сорвалось?

А дальше случилось то, что случилось. На следующий день мы собрались в Свято-Даниловом монастыре на переговоры. Ждем десять, двадцать минут, полчаса... От Верховного Совета по-прежнему нет делегации. У всех присутствующих возникает логичный вопрос: а кто ездил вчера договариваться?

И все дружно на Вас посмотрели?

Да, все же знают, что именно я ездил договариваться! Думаю, делать нечего — надо ехать опять в Белый дом, узнавать, в чем дело. Поехал. На этот раз долгих проверок не было — пропустили. Я захожу — там идет последнее общее заседание Верховного Совета Российской Федерации. Я объявил о своем приходе помощнику Хасбулатова. Меня попросили посидеть, подождать. Нет, говорю, я тоже хочу несколько слов сказать! Помощник: «Вы подойдите к Хасбулатову, скажите ему шепотом на ухо».

Думаю, если я сейчас со спикером шептаться начну, меня же с легкостью в сговоре и обвинят. Отвечаю: «Так дело не пойдет. Тут сидят депутаты, парламентарии, а я что-то на ушко шепчу их председателю. Это нехорошо, неэтично». Он: «Ладно, садитесь тут перед Хасбулатовым».

Я присаживаюсь и делаю знак Руслану Имрановичу — мол, дайте мне всего одну минуту! Хасбулатов сразу уловил, заявляет громко на весь зал: «Уважаемые товарищи депутаты! К нам пришел архимандрит Феофан, который был у нас вчера. Он просит слова. Дадим ему?» Из зала закричали: «Дадим!»

Я поднимаюсь на трибуну и говорю: «Дорогие товарищи депутаты! Вчера вообще-то мы договорились о большом деле — начать переговоры. А сегодня мы все стоим на грани преступления! Вы отказались ехать на мирную встречу. Если сейчас переговоры окончательно сорвутся, знайте: вся ответственность ляжет на вас. Потому что делегация другой стороны вас уже ждет».

Поднялся шум, гам, разноголосые выкрики. Ничего толком понять было невозможно. Я твердо заявил: «Не уйду отсюда, пока со мной не поедет ваша делегация». Депутаты: «Нет, мы должны посоветоваться!» Я: «Зачем еще советоваться? Вчера решение уже приняли!» Тогда они настояли, чтобы делегацию Верховного Совета возглавил Юрий Воронин, первый зампред российского парламента, кстати, уроженец Казани. А Воронин, к сожалению, был очень радикально настроен. Тем не менее он согласился. Спросил только: «А кто даст гарантию, что меня сразу не арестуют? С моей машины уже и номера сняты». В самом деле, кто? Под рукой никаких телефонов, посоветоваться не с кем. Мне ничего не оставалось делать, как заявить: «Я даю гарантию от имени Патриарха! Вместе поедем! Если придется пойти в тюрьму — вместе пойдем в тюрьму!»

В общем, своего мне все-таки удалось добиться: Юрия Воронина и других представителей Верховного Совета я привез в Свято- Данилов монастырь. Таким образом, переговоры все-таки состоялись. То, что они не увенчались успехом, уже не моя вина, я никакого участия в составлении договоренностей между Кремлем и Белым домом не принимал и принимать не мог.


«Страна не сорвалась в штопор благодаря усилиям нынешнего Святейшего Патриарха»

А на каком этапе переговоры были сорваны?

Уже возникала вполне позитивная и разумная повестка — казалось, что разум возобладает. Но тут генерал Альберт Макашов и другие радикалы из числа защитников Белого дома предприняли штурм телецентра «Останкино». Одновременно была захвачена московская мэрия. Конечно же, это сделало дальнейшие переговоры невозможными.

Иногда говорят, что не стоило и пытаться наладить мирные контакты — все равно дело шло к кровавой развязке. Нет, стоило! Иначе кровопролитие и революционное насилие могло принять совсем другие масштабы. Когда танки Кантемировской дивизии были выведены на мост над Москвой-рекой, митрополит Кирилл пытался связаться с Ельциным. И он уже практически вышел на связь с Борисом Николаевичем, однако прямой разговор так и не состоялся, потому что нашлись силы, которым это было невыгодно.

Это, кстати, происходило при мне. Когда стало ясно, что связи с Ельциным не будет, митрополит Кирилл стремительно принял решение сесть в свой автомобиль и прорваться к танковым экипажам, чтобы остановить начинающийся обстрел Белого дома. Он уже выехал, когда все переполошились: куда же он поедет, нельзя этого допускать! Однако пробиться сквозь оцепление и ужесточившийся по случаю начала открытых военных действий контроль владыке Кириллу все равно не удалось — дороги были полностью перекрыты. Но это, без сомнения, был очень смелый и мужественный поступок. Уже вовсю попахивало порохом, где-то на улицах царила сумятица, а где-то висела зловещая тишина — ни души, ни одного прохожего. Появиться в этих районах в такие часы было рискованно для жизни, каким бы саном ты ни был облечен. Но нынешний патриарх не испугался. Об этом мало кто знает, но это ведь не означает, что об этом не надо говорить.

Оглядываясь назад, я могу сказать, что в той ситуации митрополит Кирилл вообще играл ключевую роль в отстаивании мирного сценария развития событий. Именно он был инициатором и идеологом переговоров, и сам активно в них участвовал. Именно он делал все возможное и невозможное, чтобы танки не начали палить по парламенту. Когда же это все-таки произошло, митрополит Кирилл не опустил рук — он встретился с сенаторами и по-прежнему добивался того, чтобы остановить кровопролитие, чтобы предотвратить дальнейшие репрессии против защитников Белого дома. Хотя период смуты и нестабильности чрезвычайно опасен (еще неизвестно, как все повернется) и большинство предпочитает его переждать, не вставая ни на чью сторону. Но митрополит Кирилл смотрел дальше тех, кто руководствовался сиюминутной выгодой. Ему удалось настоять на том, чтобы Кремль воздержался от тотальной силовой акции в отношении оппозиции.

Он сделал все, чтобы не допустить гражданской войны, чтобы не полыхнула вся Россия.

То есть наша страна не ушла в штопор в 1993 году во многом благодаря Вашей миссии парламентера и усилиям нынешнего Патриарха?

В первую очередь, благодаря усилиям нынешнего Святейшего Патриарха. Но будет неправильно, если Вы припишете мне какие-то героические поступки.

Я делал только то, что мне поручало наше церковное руководство.

Вы встречались после этих событий с Руцким и Хасбулатовым, когда они были освобождены из тюрьмы?

Да, неоднократно встречался с обоими. С Хасбулатовым случилось общаться и тогда, когда разразился кризис в Беслане в 2004 году.

Вспоминали с ними об октябре 1993 года?

Конечно, вспоминали. У каждого, конечно, своя правда, однако было ясно одно: конфронтация в той степени, которой она достигла в октябре 93-го, была недопустима. Слишком много крови пролилось в ХХ веке благодаря всевозможным революционным порывам.

Сейчас события того времени трактуются как разгром патриотической оппозиции либеральным Кремлем. Но была ли та оппозиция патриотической?

Нельзя сказать, чтобы среди защитников Дома Советов не было патриотов. Конечно, были. Возможно, они понимали патриотизм по-своему и были готовы на крайние меры для отстаивания своих убеждений, но следует иметь в виду, что и либералы — далеко не ангелы. Палить из пушек по собственному парламенту — это не очень-то демократично. Вспомните, как преподносили расстрел Белого дома СNN и другие иностранные телеканалы — как какой-то триумф над теми, кого окрестили «красно-коричневыми». Но разве может быть триумфом победа в гражданской междоусобице?

Однако беспристрастно оценивать, кто прав был в этом конфликте, рано — слишком мало времени прошло. Двадцать три года для истории — не срок. Очевидно лишь одно: страна не сорвалась в братоубийственную войну, как в начале ХХ века, и немалую лепту в мирный сценарий внесла именно Русская Православная Церковь.

«Пришло принять Крещение около тысячи человек, это очень древняя традиция»

Владыка, совсем недавно была годовщина осетино-грузинского конфликта, который Вы застали как правящий архиерей Ставропольской и Владикавказской епархии. Расскажите об этом периоде своей жизни.

С осетинами действительно связана очень важная часть моей жизни. А осетинский народ, в свою очередь, был очень важной частью той епархии, которой я управлял на протяжении почти восьми лет. На Кавказе я носил титул — епископ Ставропольский и Владикавказский. Как и во всех епархиях, здесь я начинал с главного: с живого общения с прихожанами, со знакомства с реальной жизнью, с историей, культурой и традициями народа, среди которого мне надлежало свидетельствовать о Христе. Поэтому, когда я впервые прибыл в Осетию, я сразу же начал завязывать активные знакомства, позволяющие почувствовать ритм тамошней жизни и войти в ее атмосферу не кратковременным гостем, а полноправным участником. Я встречался с элитой и с руководством республики, здешними предпринимателями, выступал в университетах, посещал больницы, присутствовал на больших праздниках, литературных вечерах — везде, где были люди. Никогда не отказывался, когда приглашали. Это одно из моих правил.

И благодаря этому интенсивному общению, сближению с осетинским народом я довольно быстро понял одну важную вещь: это великий народ с замечательной историей. Достаточно сказать, что в процентном отношении к населению необъятной вроде бы России осетины дали наибольшее количество героев Советского Союза и представителей высшего военно-командного состава. Среди них было много участников Великой Отечественной войны. Это говорит о многом — о духе народа, о его таланте и преданности Отечеству. Кроме того, тот факт, что осетины когда-то приняли православие от Византии и позднее вернулись к христианству, будучи в составе Российской империи, всегда был сдерживающим фактором, который препятствовал тотальному распространению ислама на Кавказе. Да и в знаменитых кавказских войнах, которые вели с Россией горцы под предводительством Шамиля, осетины участия не принимали или даже, наоборот, поддерживали, как могли, русские войска.

Но среди осетин, насколько известно, широко распространены и языческие верования.

Да, я бы сказал, что это народ с детской верой. Много приверженцев древней религиозной традиции уацдин. С другой стороны, чувствуется очень большая тяга к православию. Ведь православие в пределах Аланского государства было, пожалуй, наиболее ранним на территории сегодняшней России. До сих пор в Карачаево-Черкессии сохранились Аланские храмы ѴІ-ІХ веков практически в первозданном виде. Но с тех пор минуло много веков: Алания перестала существовать под копытами монгольской конницы, потом возродилась в составе Российской империи, затем была одной из республик Советского Союза...

И мне стало ясно, что надо народ приводить ко Христу. Как я уже сказал, для этого я избрал путь непосредственного общения с людьми. Поддерживая национальные корни осетин, их традиции, культуру, я настойчиво напоминал им, что они имеют глубокие корни в христианстве. Об этом свидетельствуют те же самые древние христианские храмы на территории Осетии. И я видел, что ко мне прислушиваются, что и для осетин, как и для меня, это не пустые слова, и что мне постепенно удается пробудить в них историческую память, которая связывает их с христианством первых веков.

Однажды я дерзнул предложить одну совершенно необычную вещь — совершить массовое крещение. Впервые это произошло в 2005 году, и перед тем, как приступить к таинству Крещения, каким оно было когда-то в новозаветные времена, мы постарались дать как можно больше информации в местных газетах, на радио и телевидении, чтобы привлечь внимание народа.

Выбрали место — Аланский Богоявленский женский монастырь в Алагирском ущелье. Он на пути в Южную Осетию, и там есть красивое, замечательное озеро. И вот когда настал назначенный день крещения и когда я увидел, сколько собралось народу на берегу озера, я был немного удивлен и даже в какой-то степени растерян. Пришло принять крещение около 1000 человек, а это почти евангельская древняя традиция. Я был в минутном замешательстве: такая масса народа — что же делать? Мне почему-то представилось, как князь Владимир крестил Русь в притоке Днепра. Можно себе представить, сколько народа вместили тогда берега Почайны: ведь собрали весь Киев!

В тот памятный мне день на берег монастырского озера пришли целые осетинские кланы: бабушки, прабабушки, дети, внуки и правнуки — все! Конечно, я приготовился: таинство совершали около 20 священников. Планировалась, что я просто прочитаю основные молитвы и все, а крестить будут священники. Но тут — видно, в силу характера — что-то во мне произошло. В таком порыве, какой никогда не забуду, я вхожу в воду, в чем был — в архиерейской мантии, в облачении, и сам начинаю крестить. Более двух часов простоял в холодной воде — помню, мне время от времени говорили: «Владыка, можете простыть». Там ведь кругом горы, и вода в монастырском озере скапливается холодная, горная. Но ничего — Бог миловал! Правда, у меня были с собой телефон и паспорт, и все оказалось вымокшим и в очень плохом состоянии. С телефоном пришлось расстаться, а паспорт я после положил сушить, и он до сих пор жив.

Но это надо было видеть! Тысяча человек, а с ними еще были и крестные! А в душе ощущение: вот она сила Божия! Когда я смотрел на эти склоненные головы и читал молитвы, мне казалось, что небо и земля соединяются. Люди с детской верой — именно детской, как и заповедовал Спаситель! — принимали крещение.

А ведь это, начиная от прабабушек и заканчивая внуками, были люди из разных поколений Советского Союза.

Конечно, это были атеистические поколения. И вдруг — детская вера!

«Это был первый в истории Московской Патриархии договор с Русской Православной Церковью за рубежом»

Вам еще доводилось проводить в Осетии массовые крещения?

Да, с 2005 года крещение в монастырском озере стало проводиться ежегодно. Как и прежде, приходило очень много людей, а в 2008 году крещение одновременно приняли свыше полутора тысяч человек. Помню, что приезжали в Алагирское ущелье не только из России, но и со всего бывшего Союза и даже из-за рубежа. Подхожу как-то к одной семье: «А вы откуда приехали?» Отвечают: «Мы из Франции. Мы много лет там живем, у нас дети там родились». — «А сюда почему приехали?» Ни на мгновение не задумались, говорят: «Это наша родина, мы должны принять здесь крещение».

Еще один важный момент: в Осетии в то время хоть и действовали православные храмы, но их было недостаточно. Особенно не хватало нормальных монастырей.

Осетию ведь затронуло уничтожение храмов в советское время?

Как и везде, здесь прошелся каток атеизма. Я долго искал место под один монастырский комплекс, широко известный теперь как Аланский Богоявленский женский монастырь. Надо как-нибудь приехать туда снова, навестить, посмотреть... А тогда, в нулевые годы, не было еще, по сути, никакого монастыря, а было несколько монахинь, ютившихся в каком то частном доме, в небольшой комнате. Было что-то оборудовано под монастырь — небольшой храмик на маленьком участке земли. Статуса монахини никакого не имели. Я приехал к ним и говорю: «Нет, так не пойдет. Давайте думать о полноценном женском монастыре». И начал искать подходящее место под строительство настоящего монастыря — тем более что у меня в этом уже имелся немалый опыт.

И вот как-то, объезжая округу, я увидел справа у подножия гор заброшенное строение. Спрашиваю: «А что было здесь?» Мне говорят: «Это бывший пионерский лагерь, но он давно заброшен». И действительно: было там все порушено и растаскано. «Давайте сделаем здесь монастырь», — предложил я. Мне возражают: «Нет, наверное, не получится. В этих местах — каскад горных озер, а это очень многим нравится. Видимо, специально хотят довести лагерь до ручки, чтобы потом отдать за бесценок под увеселительное заведение или что-то в этом роде». Тем не менее, я сказал: «Пусть так. Но давайте попробуем».

Как же Вам удалось победить тех, кто сознательно доводил пионерский лагерь до ручки?

У меня были добрые отношения с главой республики Александром Сергеевичем Дзасоховым (возглавлял Северную Осетию до июня 2005 года. — Прим. ред.). Они были подкреплены моей дружбой с Евгением Максимович Примаковым. Дзасохов и Примаков также дружили, часто общались — Примаков не раз приезжал во Владикавказ. И Дзасохов проникся уважением ко мне. Вот как-то сидели мы вместе с ним, и я рассказал ему о своих планах основать женский монастырь. Он улыбнулся: «Владыка, а место Вы присмотрели?»

Я говорю: «Александр Сергеевич, около Алагира[4] есть походящее местечко». — «А что там?» — интересует Дзасохов. «Ну просто заброшенный пионерский лагерь — все разваливается, все заброшено и никому не нужно». — «Хорошо, давайте прорабатывать». В итоге всего через месяц вышло постановление республиканского правительства о передаче бывшего пионерского лагеря Русской Православной Церкви.

Это в самом деле красивейшее место. Мы максимально быстро привели все в порядок. Средства, материалы я изыскивал по всей епархии и сразу отдавал на монастырь. Вскоре там поселились сестры. Там был заброшенный медпункт с хорошо сохранившимися, добротными стенами. Его мы перестроили под церковь. Расписывали ее аланские художники. Получился замечательный храм, а сам монастырь стал одним из самых почитаемых и посещаемых мест в республике, теперь все гордятся им.

Но этого мало. Я решил, что монастырю нужна социальная деятельность. Уже случилась бесланская трагедия (1 сентября 2004 года террористы захватили здание школы № 1 в Беслане. — Прим. ред.). Тогда эта боль была еще совсем свежей, но я уловил одну вещь — я понял, что пройдет совсем короткое время и интерес к матерям Беслана остынет. Не из злого умысла — просто такова жизнь. Появятся новые проблемы, которые заслонят прежние, и матерей вместе с другими выжившими жертвами теракта перестанут бесплатно возить в Италию, в Израиль, оказывать им социальную помощь и поддержку. О них постепенно забудут, но их раны никогда не заживут — они по-прежнему будут нуждаться в постоянной реабилитации. Поэтому я так и решил: надо построить в новом монастыре реабилитационный центр для матерей и детей Беслана.

Денег на строительство, конечно же, практически не было, а я задумал создать его не просто для галочки, а как настоящий, высокого уровня реабилитационный центр. Тогда я задействовал свои старые связи с Русской Православной Церковью Заграницей и с Евангелическо-лютеранской церковью Германии. Заключили с ними от имени епархии трехстороннее соглашение. Это был, кстати, первый договор с РПЦЗ в истории Московской Патриархии, и подписывали мы его в присутствии Святейшего Патриарха Алексия II и архиепископа Берлинского и Германского Марка, который впоследствии стал сопредседателем комиссии по воссоединению двух частей Русской Церкви[5]. А в то время благодаря нашему договору получился один из лучших реабилитационных центров — и по своему техническому оснащению, и по удобству и красоте расположения: на берегу озера, где мы крестили людей, у подножия гор и вблизи монастырских врат. Довольно скоро мы стали принимать детей из Беслана — скажу честно, отбоя не было. О нашем центре прослышали в Москве: с визитами приезжали к нам и Сергей Миронов, на тот момент председатель Совета Федерации РФ, и в то время министр здравоохранения Татьяна Голикова. Все восхищались. В центре для детей был открыт театр, балетный кружок, действовали разнообразные культурные программы.


«Накануне отъезда в Берлин я каким-то чудом подобрал в Цхинвале два осколка от "Града"…»

Говорят, что Вы основатель не только женского, но и мужского монастыря в этой кавказской республике?

Да, основав женский монастырь в Северной Осетии, я тут же взялся за открытие мужского монастыря. Таковой вроде был в городе Беслане — на железнодорожной станции, в каком-то старом здании. Я приехал, посмотрел: «Нет, это не монастырь». Грохочут поезда, всегда очень людно. А требовалось уединенное место, чтобы молиться можно было. И я дал задание игумену искать место.

Он нашел место в селении Хидикус, расположенном в живописном Куртатинском ущелье. Раньше там в горах был курорт союзного значения для лечения легочных заболеваний. Мы выкупили землю, и теперь это один из красивейших монастырей — самый южный монастырь Русской Православной Церкви. По ощущению чем-то напоминает Афон.

Появление нового православного монастыря всколыхнуло всю Осетию. Мне вспоминается ночь крещения в ледяной горной речке Фиагдон, куда приехало до 20-30 тысяч человек. Ночью в горах зябко, да и от реки веет холодом, но всюду горят костры, многолюдно, по всему ущелью — множество машин, в небе — огненные вихри салюта: по-настоящему народный праздник.

Вы, наверное, скучаете по Осетии, по той пастве?

Конечно, вместе с осетинами я многое пережил — и радости, и беды. Я люблю этот народ: он открытый, мужественный, преданный.

После беды Беслана была еще война с Грузией в августе 2008 года.

Да, я хорошо помню то лето.

В непризнанной Республике Южная Осетия я бывал и прежде, впечатление было жутким: бросалось в глаза, как Грузия притесняла наших братьев-осетин.

Когда начался военный конфликт, буквально на второй день я уже находился в Цхинвале. До сих пор не могу слышать сказки о том, что там якобы почти ничего не было. Своими глазами я видел еще не убранные трупы людей, усеянную осколками площадь, разбитые орудийными выстрелами дома. Картина была очень мрачной. Я поддерживал, как мог, наших воинов и простых людей, которые там были. Помните, дирижер Валерий Гергиев давал в эти дни в Цхинвале благотворительный концерт? Меня попросили, чтобы я был на этом концерте вместе с муфтием Северного Кавказа Исмаилом Бердиевым. В воздухе еще стоял запах гари. А на следующее утро мне надо было ехать в Берлин, где проходила встреча нашей и западной общественности.

Встреча была посвящена так называемой «войне 08.08.08»?

Да, западные СМИ подняли шумиху, утверждая, что Россия — захватчик и агрессор. Это притом что именно наших миротворцев расстреливали в упор. Не говоря уже о том, какой геноцид был в Южной Осетии прежде. России необходимо было защищаться — не только на скоротечно сформированном кавказском фронте, но и перед общественным мнением Запада.

Попасть в Берлин мне удалось с превеликим трудом. Из Цхинвала я улетел в Москву, потом в Германию и все-таки успел на встречу. В то время я был членом Общественной палаты Российской Федерации по национальным вопросам и межконфессиональным отношениям. В нашей группе были: журналист Максим Шевченко, академик Вячеслав Тишков, депутат Вячеслав Никонов.

И вот собрались европейские журналисты, политики, представители стран НАТО. Каждый высказывался по кругу: один — с их стороны, другой — с нашей. Меня спросили: «Владыка, не хотите одним из первых выступить?» А я был уставший после трудного перелета и попросил дать мне паузу: дескать, послушаю, что вы, умные головы, скажете. Натовцы, конечно, напирали на российскую сторону, что, мол, мы — агрессоры, напали на маленькую страну Грузию и т. д. Я молчал-молчал и, наконец, не сдержался: «А теперь послушайте, что я скажу!»

Надо заметить, что накануне отъезда я каким-то чудом подобрал в Цхинвале два осколка от «Града» — грамм по 50100, сильно оплавленных. Я напомнил собравшимся про убаюкивающие речи Михаила Саакашвили осетинам, который еще за пару дней до войны уверял: спите спокойно, никто вас не тронет. И тут же Саакашвили отдает приказ в полночь обстрелять Цхинвал из «Градов». Натовцы недовольно и недоверчиво морщатся. Я спускаюсь со сцены, достаю осколки, подхожу к генералу НАТО и показываю ему два этих оплавленных куска железа. Говорю: «Господин генерал, Вы больше всех называли Саакашвили миротворцем и говорили о мирной Грузии. Еще вчера я был на площади в Цхинвале, усыпанной такими осколками, в российских новостях меня показывали, можете не сомневаться. Обращаюсь к Вам, господин генерал: возьмите этот осколок и представьте, что он прошелся по Вам. Вы — военный человек, понимаете, что это такое. Возьмите осколки и передайте их по рядам. Это подарки для мирных жителей Цхинвала».

Я говорил очень спокойно — в зале стало очень тихо, наступила просто мертвая тишина. «Теперь подумайте, кто есть кто», — добавил я. Осколки пошли по рукам (один из них мне после не вернули), и начались горячие дебаты натовцев между собой в стиле: «Нас тоже дезинформируют». В общем, в их головах наступило прояснение. Это было полезно: заронить в их души хотя бы зерна сомнения в правдивости Саакашвили.

Таким образом, та война с Грузией тоже накрепко связала меня с Осетинской землей.

Да, Вы действительно были с осетинами и в горе, и в радости.

Мое служение в том и состоит, чтобы разделять со своей паствой и беды, и радости. Этот народ как дети, я уже об этом говорил. Мы, кстати, в Осетии построили замечательную 11-классную православную гимназию. И надо было видеть родителей детей, которые шли к нам нескончаемым потоком так, что невозможно было принять всех желающих.

Мы много спорили и о том, надо ли устраивать массовое крещение или лучше проводить индивидуальное? Я на это обычно говорил: «А князь Владимир как крестил народ? Каждого индивидуально? Запомните одну вещь: если кавказский народ принял веру, то он ее никогда не предаст. А до этого они были ни то ни се: ни православные, ни мусульмане, ни язычники.

Еще один момент: во время так называемой «войны 08.08.08» вся бронетехника, танки, бойцы проходили мимо основанного нами монастыря. Тянулся и нескончаемый поток беженцев: женщины, дети, старики. И вот ведь в чем промысел Божий: Аланский Богоявленский женский монастырь стоит как раз на дороге, которая ведет по ущелью в Южную Осетию. В реабилитационном центре мы создали больницу для раненых.

Я дал распоряжение размещать стариков и родителей с детьми в монастыре. Вскоре у нас вырос огромный лагерь беженцев.

Одновременно стали свозить в монастырь гуманитарную помощь, теплую одежду, продукты. Никогда не забуду, как привезли арбузы. Двенадцать хрупких монахинь разгрузили двадцатитонную фуру с арбузами. Водитель очень торопился, вокруг было неспокойно. Эти арбузы развозили по военным лагерям. Прилетел ночью Владимир Владимирович Путин, посетил нас, выразил благодарность. Навещал раненых и беженцев в стихийно созданных лагерях. В это время пресса не смогла сказать ни одного негативного слова против Русской Православной Церкви. Невозможно было врать: все видели, какую огромную роль играла Церковь в преодолении последствий войны.

Продолжение следует...

[1] В миру Александр Николаевич Докукин — впоследствии митрополит Ставропольский и Владикавказский.

[2] В 1993-1999 годах архимандрит Феофан был заместителем председателя Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата.

[3] В 1989-1993 годах архимандрит Феофан — экзарх Патриарха Московского и всея Руси при Патриархе Александрийском и всея Африки.

[4] Алагир — город в Республике Северная Осетия с населением около 20 тысяч человек.

[5] Акт о восстановлении канонического единства Московского Патриархата и Русской Православной Церкви Заграницей был подписан 17 мая 2007 года.

Новости по теме

«Светлый вечер в Казани»: Анна Смирнова — о традиционных устоях семьи «Светлый вечер в Казани»: Анна Смирнова — о традиционных устоях семьи

Гостья из Ярославской области ответила на вопросы ведущей программы «Светлый вечер в Казани» Екатерины Никитиной, касающиеся традиционных устоев семьи и предсвадебного периода — «Как раньше гуляли молодые?», «Можно ли было влюбиться?», «Почему появились песни о несчастной любви?».

Митрополит Казанский Кирилл: «Понимать мусульман — наша насущная потребность»
Публикации 5 марта 2024
Митрополит Казанский Кирилл: «Понимать мусульман — наша насущная потребность»

На портале «Независимой газеты» опубликовано интервью митрополита Казанского и Татарстанского Кирилла.

«Светлый вечер в Казани»: Светлана Преображенская — пути и распутья семейной жизни
Онлайн-трансляции 5 марта 2024
«Светлый вечер в Казани»: Светлана Преображенская — пути и распутья семейной жизни

5 марта 2024 года на портале «Православие в Татарстане» состоится прямая трансляция программы «Светлый вечер в Казани». ьГостем студии станет Светлана Преображенская, психолог, супервизор Института Интегративной Системной Семейной Терапии (Москва).

Страшные бывали времена, но таких еще не бывало...
Публикации 26 февраля 2024
Страшные бывали времена, но таких еще не бывало...

Новомученики Елабужские — священномученик Павел, мученики Борис, Григорий и Симеон