— Что это ты, баба Катя, на службе присаживалась? Небось, всю Радоницу по кладбищу расхаживала?
— Нету, батюшка, у меня тут никого: мы из-под Мензелинска, там вся родня лежит. И мне от неё никакого покоя нет, мне ведь уже девяносто один год.
— Ну, я ненамного моложе тебя...
— Дак Вы — батюшка. Ещё и монах. Ни семьи, ни домашнего хозяйства.
— Баба Катя, и причём тут Мензелинск, твои годы, домашнее хозяйство?
— А видите ли, батюшка, когда я ещё и в школу не хаживала, заночевали у нас монашки, шли они из разорённого монастыря. И вот, слышу, они маме втолковывают: дескать, пуще всего нужно заботиться об усопшеньких. Ведь они уже в церкву не ходят, за себя ни подать, ни помолиться не могут. А потому всякий человек должен оставить после себя на земле хоть одного молитвенника. Ну, мамынька слушает их, кивает на ходу, а сама — ни гу-гу: времена-то были известно каковские.
— И тебе загорелось?..
— Точно, батюшка! И давай я Маньку учить молитве, ведь она на год младше, вот и пусть за меня заступается, когда помру. И что вышло? Манька тут же вскоре и померла. То ли коклюш, то ли корь...
— Ладно, баба Катя, ты так всю родню по именам переберёшь! Скажи сокращённо, чем сердце успокоилось?
— Да не поверите, батюшка! Вот уж мне девяносто один, а в живых нет никого — даже правнуки все до единого в усопших... Да никто из них никогда не молился и в церкву не захаживал. Вот уж беда дак беда! Хозяйство у меня невелико, дак ведь — там курочек покормить, там прибрать, там подбелить, там в магазин, там в Раифу... День-то пройдёт, а молиться надо. Вот одна ночь и остаётся.
— Соседи ничего не говорят, что у тебя свет по ночам?
— А я в советское время научилась по памяти всех поминать, чтобы свет зря не жечь. Но теперь слаба умом стала: примерно до двух тысяч дойду, а там приходится либо лампу, либо свечку зажигать, чтобы прочитать до конца по тетрадке. Если сильно устану за день, то переберу по памяти, а у остальных прощенья попрошу: дескать, зайду и к вам вдругорядь. Ну, а уж на Радоницу, конечно, надо было всех перебрать. Вот и устала. Оно понятно, что молитва моя — только до порога, да и ладно: кто я такая у Бога!..
— Кто ты у Бога? Ты, баба Катя, у Бога — Чатыр-Тау! Вот ты кто!
— И что это, батюшка? И с чем его едят?
— Чатыр-Тау, баба Катя, — это самая высокая гора в Татарстане. Кажется, почти четыреста метров на уровнем моря. И вообще, помнится, единственная гора во всём Татарстане...
— Ну, батюшка, где вилка и где бутылка? Я-то причём?
— А видишь ли, баба Катя, гора эта образовалась таким же удивительным образом, как и ты. Обычно горы получается как складки на земной поверхности, то есть как бы вспучиваются. А Чатыр-Тау появилась, наоборот, от того, что ветер и вода поубирали землю вокруг неё, вот и осталась она торчать возле Азнакаево. А ты осталась одна на земле, когда Бог смыл всю твою родню. И так и будешь стоять на молитве, пока Богу угодно.
— А что после меня?
— Во-первых, после тебя останется стоять Раифский монастырь. Во-вторых, встанет вся Церковь. В-третьих же, Сам Дух Святой, Он же и даёт молитву и тебе, и Раифе, и Церкви за «всех от века усопших, зде лежащих и повсюду православных христиан». Дух Святой нигде и никого ни за что не забудет, будь спокойна!
